Случай был вопиющий. Начальство и руководство сопротивлялось. Радиохимики и мы — три девицы — твердо стояли на своем. И мы победили, на свою голову… Конечно, теперь, задним числом, можно вспоминать эту поездку со смехом, но то, что мы вернулись оттуда живыми и даже невредимыми — можно приписать только чуду, а подробности мне вспоминать неприятно.
ГРЕХИ МОЛОДОСТИ
В октябре 2015 года моему сыну Игорю исполнилось 28 лет. Ко дню рождения я написала для него нашу с ним родословную/биографию. В ней, конечно же, были и воспоминания из моей университетской жизни.
Студентки Марины больше нет, но я ее хорошо помню. Сегодняшняя — я ею не горжусь. Она мне не нравится — мне ее просто жаль. Она не вызывает во мне ни сочувствия, ни уважения, но я не могу перестать ее любить — и ее, и наших с ней подружек.
После того как студентов нашего курса переселили из ФДС в ГЗ, я стала все чаще бывать в общежитии и все ближе знакомиться с его обитателями. Общежитские вечера проводились частенько за преферансом, курением и выпивкой. Тогда уезжала я на последнем автобусе и поезде метро, домой приходила очень поздно.
Как сейчас помню наши полуночные диалоги в общежитии:
— Ну, я пошла домой.
— Да ладно, посиди еще, давай еще партийку, надо ведь отыграться…
— Ага, а на чем я потом домой поеду, транспорт ведь не всю ночь ходит?
— Ну, скинемся тебе на такси…
И я оставалась. К часу или к двум ночи доставала свой неразменный рубль, друзья-подружки добавляли двадцать копеек (рубль двадцать — именно столько стоило доехать на такси или на частнике от университета до моего дома) и выходила в ночь одна, без всякого страха, садилась в первую остановившуюся машину. И, что интересно, всегда доезжала до дому в целости и сохранности, да еще иногда сэкономив свой заветный рубль: такие вот попадались галантные мужчины — принимали в качестве расплаты номер моего домашнего телефона.
Но несмотря на наличие в Москве достаточного количества водителей, согласных возить меня по ночам, дело кончилось тем, что я перестала возвращаться домой каждый день, а на последнем курсе и вовсе переселилась в общежитие, благо моя ближайшая подруга Вера Сенченко проживала в комнате с «мертвой душой» (иногородней девушкой, в основном обитавшей в Москве у близких родственников).
Дружба с Верой складывалась постепенно. Поначалу наши отношения были весьма прохладные. В общаге Вера жила в комнате вместе с моей подружкой Мариной Морозовой (и моим постоянным партнером по преферансу) и, в отличие от нас, она не курила. Более того, у нее была аллергия на сигаретный дым. Помню, как она заходит в комнату, окидывает нас всех тяжелым, как мне казалось, взглядом своих темных глаз — и во взгляде этом я читаю только осуждение. Тогда мне даже в голову не приходило, что она пришла в свою комнату, хочет всего лишь отдохнуть на своей кровати, а вместо этого видит нас — прокуривших ее комнату. Теперь, когда я сама давно уже не курю и у меня тоже развилась аллергия на сигаретный дым, я просто удивляюсь: как Вера вообще терпела наши бесконечные посиделки в ее комнате? Иногда она даже уходила ночевать в другое место, а я оставалась спать на ее кровати. Вера, в свою очередь, признавалась мне потом, что ее первое обо мне впечатление тоже было весьма нелестным и сложилось на основании моего рассказа о том, как я виртуозно врала родителям. Мы тогда о-очень хотели поехать в Ригу (и поехали!), но для родителей была придумана совершенно другая история. «И вот смотрела я в твои лживые голубые глаза и думала — ну и девица…» — так подытожила Вера свое первое впечатление.
А я, сидя с картами и с сигаретой на ее кровати, думала: ей видишь ли не нравится, что другие веселятся и хохочут! Ей бы только кайф испортить одним своим появлением! Тем более, что ее поведение относительно нас, преферансисток и курильщиц, оказалось полной противоположностью поведению третьей соседки по комнате, Светочки Шерстюк. Приведу классический пример.
Завтра у Светочки экзамен. А мы решили перекинуться в картишки: Морозова, я и Ольга Ларина — студентка физфака, они с Морозовой обе из Алма-Аты, подружки-одноклассницы. Сидим, играем. Приходит Светочка с консультации, видит нас, улыбается, говорит нам что-то приятное и идет в душ. Это традиция — перед экзаменом надо помыть голову, накрутиться, уложиться, одним словом выглядеть как можно лучше.
— Ох, не те карты я ждала в прикупе! — восклицает в сердцах Морозова.
Тут из душа возвращается Светочка — в халате, бигуди и с улыбкой на лице. И вдруг обнаруживает, что на ее кровати уже кто-то спит. Тогда она пристраивается в углу, отгородившись от нас перевернутым стулом, и читает — готовится к завтрашнему экзамену. Единственная фраза в наш адрес:
— Да что вы, что вы, девушки, вы мне не мешаете!
Где-то в час ночи мы еще играем, а Светочка осторожно будит гостя, заснувшего на ее кровати и нежно просит его уступить ей место. Тихо и для нас практически незаметно ложится спать.
Мы играем, курим еще час-другой и тоже укладываемся: Морозова в свою постель, а я в Верину, благо она где-то нашла себе ночлег. Опять мы выкурили в прямом смысле слова бедную Верочку!
Под утро я вдруг просыпаюсь и слышу всхлипывания: это Светочка почти плачет — так ей хочется спать. Но времени шесть часов, а экзамен в девять, и потому больше спать некогда: «боевой раскрас», то бишь украшение себя косметикой, плюс прическа, требуют времени.
Я снова проваливаюсь в сон, но ненадолго. На этот раз меня будит Морозова или, вернее, будильник, который она поставила на 7:50. Они со Светочкой одногруппницы, и у нее тоже сегодня экзамен. Наскоро одевшись и причесавшись, Морозова неспешно уходит — ну подумаешь, опоздает немножко, ну возьмёт билет последней, а на кой ей лишнее время на подготовку — она ведь, скорее всего, все равно первой пойдет отвечать?
Будильник — не большая помеха моему богатырскому сну, и теперь уж меня никто не беспокоит еще пару-тройку часов, до тех пор, пока в комнату не возвращаются все ее законные обитатели — Вера, Светочка и Морозова. Три яркие представительницы «элитной» и единственной на курсе теоретической группы: с тремя «пятерками» и с бутылкой — ну как же не отметить такое событие!
Жизнь продолжается, и она прекрасна и удивительна!
Уже на первых курсах университета я начала довольно много ездить по стране в разных компаниях и в разные места. Меня хлебом было не корми, а дай куда-нибудь съездить! При таких моих аппетитах денег на путешествия катастрофически не хватало, тем более что родители не сильно поощряли мои увлечения. Ох, знали бы они, в какие я влипала истории!..
Но вот после третьего курса у нас должна была быть производственная практика. Самым «престижным» считалось поехать за границу. Были созданы три группы: в Болгарию, Чехословакию и Германию — туда в свою бытность студенткой ездила и моя старшая сестра Галя (закончила наш химфак и аспирантуру). Попасть в «иностранный» отряд было нелегко, но начальником немецкого оказался Галин друг, и меня записали без лишних хлопот. Довольная и гордая собою, я больше ни о чем не волновалась.
Оказалось зря. В Германию меня не взяли. Галин друг меня избегал, и только через какое-то время я узнала, что меня «подсидели». Был некто, кому тоже очень хотелось поехать в Германию, но места — увы! — не было! Тогда этот некто припомнил, как на первом курсе я общалась с Гришей Слободкиным, который имел наглость в стенах университета принародно читать и пропагандировать «Библию». (В последствии Гришина семья выехала в Израиль, за что сам он был заклеймен, исключен из комсомола и отчислен отовсюду, откуда только можно было). Так что мне приписали религиозную неустойчивость и сочли недостойной представлять молодой научный цвет нашей страны за рубежом.
И что мне оставалось делать? Все места в приличных отрядах уже были расписаны, да и к тому же непременно хотелось хоть как-нибудь выразить свое «фэ». Авантюра получилась следующая. На каждом курсе химфака была группа радиохимиков, туда брали только ребят: почему-то считалось, что только девушкам излучение не особо полезно… И вот эта самая группа традиционно ездила на практику в Азербайджан, на химзаводы Сумгаита. Знойные азербайджанцы (да еще с учетом местных патерналистских обычаев) считались для девушек еще опаснее излучения. Но я тогда думала, что под защитой двадцати пяти молодых людей можно уж как-нибудь продержаться? К тому же у моей подруги Марины Морозовой друг сердца — Виталий Гуро, был из радиохимиков. Другая моя подруга и одногруппница, Наташа Ефременко, не помню теперь почему, тоже выразила желание к нам присоединиться.
Ремарка Веры Сенченко:
Наташа тоже читала «Библию» на лекции вместе с Гришей Слободкиным.
Случай был вопиющий. Начальство и руководство сопротивлялось. Радиохимики и мы — три девицы — твердо стояли на своем. И мы победили, на свою голову… Конечно, теперь, задним числом, можно вспоминать эту поездку со смехом, но то, что мы вернулись оттуда живыми и даже невредимыми — можно приписать только чуду, а подробности мне вспоминать неприятно.
На четвертом курсе у нас как-то спонтанно сложилась более-менее постоянная компания из восьми девиц: пять химичек и три физички. Весь учебный год мы обсуждали, как проведем лето. Было задумано поехать всем вместе в Леселидзе (где прошла большая и прекрасная часть моего детства у бабушки и ее мужа, председателя сельсовета, грузина Кондрата Лукавы) и навести там полный кипеж! Планы были наполеоновские, детали разрабатывались аховые, но когда дошло до дела, оказалось, что реально поехать, кроме меня, готова только Вера… Поначалу я была несколько разочарована и даже хотела вовсе от поездки отказаться: перспектива провести с Верой один на один целый месяц, пусть даже и у теплого моря, меня как-то не радовала. Но мы все же поехали, и оказалось, не зря! Эта поездка сплотила нас с Верой до такой степени, что мы стали ближайшими подругами.
Да, соли там было съедено не один пуд… И должна признаться, что наше сближение произошло в большей степени как следствие жутковатеньких историй, в которые мы с Верой влипали и из которых выкарабкивались опять-таки исключительно чудом. Приведу только один случай.
В 1975 году дед Кондрат уже лежал в могиле, и некому было ходить за нами с Верой с берданкой, как он делал при жизни, охраняя нас от назойливых кавалеров. Вера была в Абхазии первый раз. Я много рассказывала ей о местных нравах, особенностях отношения мужской части населения к отдыхающим женщинам. Вера сделала выводы из моих рассказов, и у нас не возникало особых проблем ни на пляже, ни в других местах. Так мы прожили несколько дней на чердаке Кондратова дома, по вечерам читая Канта. Полное собрание сочинений этого философа мы обнаружили в огромном сундуке, на котором и спала Вера. Но потом мы слегка заскучали и решили съездить на озеро Рица — я была там сто раз, но не могла же Вера уехать из Леселидзе, не повидав жемчужину Абхазии. С утра пораньше, наскоро позавтракав, чем Бог послал, мы вышли на трассу с пустыми руками (с собой взяли немного денег), в сандалиях на один палец, в легких платьицах и стали ждать маршрутку до Гагры. Оттуда мы надеялись доехать до Рицы на каком-нибудь официальном транспорте.
Но не тут-то было! Никаких государственных средств передвижения не наблюдалось… Простояв около фонарного столба с полчаса, мы уже было решили пойти к морю, но тут искусительница-судьба подкатила к нам на автомашине «Москвич» с двумя, на первый взгляд, вполне приличными мужчинами. Мы прекрасно знали, что в машину к незнакомцам ни-ни! Но они и не стали нас приглашать-зазывать, как ожидалось («Дэвочка, садись — подвезу!»), а просто расспрашивали про то, как проехать туда-то и туда-то. А я как раз знала, и доехать туда было не очень просто. Я долго объясняла, они вышли из машины, мы разговорились, друг другу поулыбались и мирно расстались.
После этого мы с Верой немного замешкались у дороги, и вдруг подъехала долгожданная маршрутка до Гагры! В Гагре, однако, все оказалось еще сложнее: никаких рейсовых автобусов на Рицу — только экскурсионные, и заказывать их надо заранее и т. д. и т. п. Вера расстроилась немного, но делать нечего — мы решили утешиться прогулкой по Гагре. И буквально на первом перекрестке видим наших недавних знакомцев. Они встречают нас как родных, благодарят за помощь (без вас, мол, мы бы ничего не нашли!) и тут выясняется, что они тоже едут на Рицу…
До сих пор не могу понять, как я могла потерять бдительность? И вот после недолгих уговоров и всяческих заверений, что нас засветло доставят домой в целости и сохранности, мы с Верой сели в машину. До Рицы домчались быстро; Вера все ахала — ну и дорога! жуть! слева скала, справа обрыв! аж сердце заходится! Само озеро или, вернее, то, что его окружало, Веру несколько разочаровало: какие-то ужасные палатки с подозрительного вида и запаха едой; масса народу, которому, по сути, некуда деваться, кроме как в эти самые палатки. Кушать-то хочется… Но тут выяснилось, что на Рице наши «кавалеры» задерживаться и не собирались, потому что они знают одно совершенно замечательное местечко, совсем недалеко от дороги, где можно устроить пикник с шашлыками, вином и прочими гастрономическими радостями для таких прекрасных девушек!
Тут я сразу насторожилась — при всем моем авантюризме идея мне не понравилась. Но нас уже никто особо не спрашивал. Откуда ни возьмись появилось мясо, бутылки, овощи-фрукты. Когда мы сказали, что не можем ехать в машине с нетрезвым шофером, нас заверили, что шофер не будет пить, и он, правда, не пил. Мы втроем выпили первую бутылку легкого белого вина на Рице, после чего Вере было предложено сесть вперед — там же лучше видно! — а второй мужчина сел со мной сзади.
С каждым километром дороги мужчины становились все веселее, а мы с Верой — все настороженнее. Но вот поворот. Ущелье! Изумительной красоты место: мост через горную речку, за ним большая плоская поляна с нависшей над ней горой, а между поляной и рекой горное плато — идеальное место для пикника. У меня возникло такое впечатление, что здесь давно не ступала нога человека.
Мы с Верой предлагаем остановиться, но нам в ответ: нет, тут нет спуска к реке, негде взять воды, мол надо проехать через туннель, набрать воды, а потом вернуться сюда, в эту красоту — и будет все. Когда я увидела въезд в тот туннель, то сразу поняла: в конце этого туннеля света не будет. И тогда нам с Верой очень срочно понадобилось в кустики — мы же выпили столько вина, не можем больше терпеть! Мой сосед проявил недовольство, но трезвый шофер велел нам выходить и быстренько возвращаться. Мы вышли, но не вернулись.
В наших сандалиях и в наших легких платьях было весьма неудобно пробираться по крутым, поросшим колючками склонам холодной горной речки. Мы решили идти к выезду из ущелья. Это заняло у нас довольно много времени, а когда мы, наконец, добрались до нужного нам места, стало понятно, что единственный путь из ущелья — это мост, через который мы недавно сюда приехали. На мосту стоял все тот же судьбоносный «Москвич». Вокруг машины, судя по всему, грязно ругаясь и обвиняя друг друга в «провале операции», бегали наши знакомцы.
Что было делать? До темноты еще далеко, но солнце уже скрылось за горой и похолодало. Перспектива ночевки в кустах под мостом? А потом-то что?? И тут мы услышали звук мотора: со стороны трассы Рица — Гагра приближалась машина, или даже две. Большая грузинская семья во главе с крепким седовласым дедом высадилась на поляне за мостом. Немного подумав, мы решили «сдаться» на милость вновь прибывшего семейства и вышли из своего укрытия.
Последовавшая за этим сцена была весьма драматична: мы взывали о помощи к главе семейства, в надежде, что он вывезет нас на трассу; седовласый был явно недоволен тем, что ему испортили семейный праздник, а наши «кавалеры» клялись и божились, что ничего «такого» у них и в мыслях не было.
В ответ на их заверения пожилой грузин сказал, что туннель — это никакой не туннель, а довольно глубокая пещера. А на наши призывы к милосердию заявил, что не собирается бросать свою семью ради каких-то… не будем уточнять кого. В конце концов старик резко оборвал всех, принял властную позу и объявил свое поистине мудрое решение: номер «Москвича» ему известен, а значит для нас будет не опасно, если мы уедем отсюда с теми, с кем приехали, оставив его семью в покое.
Иного выхода не было: нам пришлось опять сесть в машину к злым и устрашенным пожилым грузином (и потому еще более злым) нашим попутчикам. Вскоре мы уже мчались в Гагру: отвесные скалы теперь были справа, а обрывы — слева. Мы с Верой тихо сидели на заднем сидении, мечтая только об одном — поскорее расстаться с «Москвичом» и его обитателями. А мужчины, прежде говорившие только по-русски, перешли на грузинский и вовсю ругались. В какой-то момент оппонент на пассажирском месте неловко хлестнул водителя шляпой по голове, тот возмутился, отпустил руль, машина юркнула к обрыву, и мы стали падать. Обрыв в этом месте был высокий и почти отвесный. Но шофер в последний момент успел дать по тормозам… Под обрывом, прямо из скалы торчало одно-единственное деревце — оно-то нас и спасло. Мы повисли на нем над бурной речкой, шумящей далеко внизу.
Вера, казалось, была в шоковом состоянии, а я не успела ничего понять, кроме того, что надо срочно выбираться из машины. К счастью, именно с моего места это было легче всего сделать. Как мне это удалось, я не помню. Потом я стала пытаться дотянуться до двери со стороны Веры, но тут деревце жалко заскрипело, а машина подалась чуть вперед и вниз. Тогда Вера открыла дверь изнутри, и я буквально выдернула ее на дорогу, где уже образовалось скопление машин с зеваками. Одна из них и довезла нас до Гагры.
К сожалению, это приключение оказалась не последним, потом была еще страшноватенькая история в Пицунде (но об этом как-нибудь в следующий раз). И уж после этого мы решили больше не испытывать судьбу в лице знойных восточных мужчин и «спутешествовали» в наш, тогда еще общий, Крым, проехав его от Керчи до Тарханкута (да, там же ведь наша университетская базочка! дельфины!).
На пятом курсе Вера Сенченко, Марина Морозова и Светочка Шерстюк расселились в общежитии по разным комнатам. Марина вышла замуж за Виталия Гуро, а Вера очень удачно поселилась вдвоем с очередной «мертвой душой», место которой плотно заняла я. Домой я теперь возвращалась редко, в том числе и по уважительной причине — работа над дипломом. Вера трудилась на кафедре энзимологии, а я — на химии нефти.
С утра мы любили поспать и на работу приходили не очень рано, часов в десять. Зато работали допоздна, так что в общагу возвращались после 21:00, когда все едальные заведения уже закрывались. Верина мама была на всю Астрахань известным хирургом. Не удивительно, что у Веры часто водилась черная икра и лучшая в мире вобла. Только вот с хлебом у нас возникали перебои — мы просто не успевали его покупать. И не раз по вечерам у нас повторялся эпизод, как в известном фильме «Белое солнце пустыни», в котором герой Павла Луспекаева, колоритный таможенник, воротит рожу от лохани черной икры и умоляет жену:
— Опять ты мне эту икру поставила! Не могу я ее каждый день, проклятую, есть. Хоть бы хлеба достала!..
Поужинав икрой или воблой, мы выпивали несчитанное количество чашек чаю и ложились спать. Утром на нас было больно смотреть: лица опухшие, глаза-щелочки и мы — голодные! Сразу принимаемся за добычу пищи и, только насытившись, спешим к станку, то бишь в лабораторию под тягу.
Случалось по вечерам, когда ни икры, ни воблы не было, или просто они уже в глотку не лезли, мы шли в гости к Вериному соседу по общежитию — Аличке. Он был мужчина хозяйственный, и у него всегда можно было разжиться чем-нибудь съедобным. К нам с Верой он питал некоторую слабость, ну так, по-соседски. Все наши посещения Алички проходили по совершенно стандартному сценарию: времени 22:00 или позднее. Мы в домашнем облачении, почти готовые ко сну, но понимаем, что уснуть на голодный желудок будет трудновато.
— Ну что… к Аличке?
— Пойдем!
Идем. Стучимся. Аличка открывает. Улыбается. Здоровается.
Приглашает в комнату. Усаживает на кровати.
— Девчонки, что-то вы легко одеты — замерзнете, у меня не жарко!
С этими словами Аличка обкладывает нас подушками, укрывает пледами и придвигает к кровати стол.
—Так и быть накормлю вас ужином. Только у меня уговор — посуду мыть вам. Согласны?
Мы, конечно, согласны, и Аличка готовит ужин. Не гастрономический шедевр, но мы спасены не только от голодной смерти, но и от язвы. Вот и ужин съеден, чай выпит, разговоры переговорены. Сытые и довольные, совершенно тепленькие, мы, в прямом и в переносном смысле, абсолютно готовы ко сну. И тут заключительный ритуал:
— Аличка, вот та-акое тебе спасибо за ужин! Ты наш кормитель-спаситель!
— Девчонки, а посуду помыть!
— Ой, Aличка… ну как же спать хочется… может, ты нас пожалеешь? Ну в самый последний раз?
Аличка не сердится. Он каждый раз надеется, что когда-нибудь мы все же помоем посуду.
Посуду мы так ни разу и не помыли. И вот ведь странно, кроме как в комнате я с Аличкой нигде и никогда не встречалась: ни в коридорах, ни на кухне, ни на факультете. Все наше общение строго ограничивалось стенами его комнаты, и он ни разу не напросился к нам, так сказать, с ответным визитом. А сами мы не приглашали…
Летом 1976 года я закончила университет с оценками недостаточно хорошими для плавного перетекания в аспирантуру. Пришлось пойти работать по распределению в Институт горючих ископаемых АН СССР (ИГИ), где я проторчала два самых неприятных, можно даже сказать, несчастных года своей молодости. Работы для меня не было никакой — в худшем случае я перегоняла какую-нибудь вонь под тягой, а в лучшем — тайно (но кому надо знали, где меня найти) играла в преферанс с одним мелким начальником и его аспиранткой. Ей, бедной, надо бы делать диссертацию, но и начальника ведь надо уважить, а он, как назло, питал слабость и ко мне, и к преферансу. Проводить время со мной наедине у него не было никакой возможности, ну а для преферанса третий позарез необходим, поэтому бедная аспирантка не смогла уложиться со своей диссертацией в три года.
Еще в период моей работы в ИГИ запомнился один курьезный случай. Иду я как-то с работы по Ленинскому проспекту, а навстречу мне Аличка…
— Маринка, привет, ты что тут делаешь?
— Да вот, с работы иду. А ты?
— А я пытался на работу устроиться в Институт органической химии. Сказали, я бы им подошел, но без московской прописки никак… А ты где работаешь?
— А я вот тут, в ИГИ.
— Ну ты даешь! Поделись опытом — как тебе удалось?
— В смысле?
— Ну как тебе удалось в Москве остаться? Замуж что ли вышла?
— Да нет, я вроде как сама москвичка… — ответила я Аличке с некоторым недоумением.
И тут я увидела его лицо или, вернее, то, что на нем отразилось. Поверить в мою «московитость» он не смог. Он просто решил, что я не хочу делиться «опытом» с ним. А ведь он меня кормил, можно сказать, с руки, да еще столько раз мыл за мной посуду!
Аличка был мужчина гордый. Он не стал пытаться уличить меня во лжи — усмехнулся понимающе, повернулся… и больше я никогда его не видела.
